В ПРИСУТСВИИ НА СЦЕНЕ «ПЕРВОГО ЛИЦА»

Марк Найдорф, Вечерняя Одесса, 11 марта 1988 года

 

Потребность в острой, отчет­ливой постановке обществен­ных проблем, подхваченная современной литературой и публицистикой, кино, теат­ром, драматургией, как будто не оставляет классической му­зыке шансов на то, что приня­то у нас называть актуально­стью. Чем, в самом деле, мо­жет быть интересен современ­ному активно мыслящему слушателю скрипач или пиа­нист, «честно» исполняющий произведения, рожденные в совсем иные времена? И раз­ве может утешительная гармо­ния «мира прекрасного» спо­рить сегодня с той суровой правдой о себе, которую на­ше общество с такой настой­чивостью извлекает из много­численных «зон умолчания»? Логика вещей вроде бы сама собой приводит к выводу, что классической музыке надо посторониться и подождать до лучших времен.

И это реальная, вполне, на­до сказать, действующая ло­гика. Ее разделяет значитель­ное большинство нашей му­зыкально просвещенной пу­блики, те, кто сознательно предпочитает филармоничес­кому концерту блестящую публицистику «Нового мира» или фильм Миклоша Формана. Но этот же взгляд, быть может, и не вполне осознанно, разделяют многие из кон­цертирующих исполнителей, не умеющих соединить свое классическое образование со своим живым чувством сов­ременности. Увы, это согласие во взаимной ненужности остается теперь единствен­ным, что объединяет «молча­ливое отсутствующее боль­шинство» филармонической публики и чересчур уж подав­ляющее большинство акаде­мически настроенных испол­нителей.

Но тем поразительнее бы­вают исключения.

Программа фев­ральского концерта профес­сора Одесской консервато­рии Л. Н. Гинзбург в зале фи­лармонии сама по себе тоже не выходила за рамки доброт­ной академической традици­онности (исполнялись три со­наты — соль минор Метнера, Четвертая Прокофьева и си минорная Листа). Но, погрузив­шись в восприятие, слившись с музыкальным потоком, шед­шим со сцены, слушатель очень скоро мог почувство­вать, что суть этого вечера заключена не столько в про­слушивании музыки, сколько в общении с сильной и само­бытной артистической лич­ностью пианистки, в общении с интересным человеком. Ко­нечно, личность исполнителя проявляется не в абстракции, а по поводу исполняемой му­зыки, в самом отношении к ней и к слушателям, но все же после этого концерта каза­лось, что, будь в его програм­ме другие произведения, ос­новное впечатление было бы примерно таким же.

Первое, самое поразитель­ное в исполнительстве Л. Гинз­бург — это давно забытое на­ми присутствие на сцене «пер­вого лица». К сожалению, многие современные музыканты под лозунгом «верности ком­позиторскому замыслу» стали обнаруживать для себя «законную» возможность снять с себя ответственность. Я, мол, сыграю вам сейчас все ноты, а за результат пусть от­вечает композитор, это его сочинение. У Людмилы Гинз­бург, наоборот, все время чув­ствовалось: «Я так слышу это произведение, я так его пони­маю, таким оно мне нравится. При этом «я» пианистки не было императивным, дик­таторским. Это была убежден­ность человека, не навязыва­ющего вам своих взглядов, но и не предполагающего усту­пать чужим.

Второе, не менее порази­тельное в наш век свойство ее музицирования – незыбле­мая вера в фундаментальные художественные и этические принципы классической ку­льтуры. Было бы затрудните­льно объяснить, как это мо­гло быть выражено в процес­се исполнения, – это одна из загадок исполнительского да­рования артистки, – но в за­ле ясно чувствовалась и пе­редавалась публике на этой вере в культуру основанная непоколебимая ее уверенность в себе и вдохновляющая опти­мистичная широта взгляда, оторванного от мелочной сиюминутности.

Наконец — превосходный здравый смысл. Он уберегал пианистку от крайностей, осо­бенно в сонате Листа, где ма­ло кому так естественно, как это удалось Людмиле Гинз­бург, удается избежать впа­дения в велеречивую патети­ку или в зыбкую созерцатель­ность, из-за чего это превос­ходное сочинение делается невыносимо долгим для слу­шателя. Как раз наоборот. Пи­анистку было удивительно ле­гко и интересно слушать. И в этом суммарном эффекте сложилось все: и долгий опыт размышлений, и превос­ходное знание музыки, и редкий дар играть не при слушателе, а для него.

Среди присутствовавших на концерте было много про­фессиональных музыкантов – людей, способных, как гово­рят, «объективно» оценить игру концертанта. Но, дума­ется, никому не пришло тогда в голову прилагать к игре Л. Гинзбург стандартные вы­кройки «правильного» испол­нения. Концерт вывел нас в другое измерение, где речь могла идти только о личности. К сожалению, и о том, как не хватает нам сейчас таких сво­бодных и демократических личностей, как личность Люд­милы Наумовны Гинзбург.

 

Hosted by uCoz