В ПРИСУТСВИИ НА СЦЕНЕ
«ПЕРВОГО ЛИЦА»
Марк Найдорф, Вечерняя Одесса, 11 марта 1988 года
Потребность в острой, отчетливой постановке общественных проблем,
подхваченная современной литературой и публицистикой, кино, театром,
драматургией, как будто не оставляет классической музыке шансов на то, что
принято у нас называть актуальностью. Чем, в самом деле, может быть
интересен современному активно мыслящему слушателю скрипач или пианист,
«честно» исполняющий произведения, рожденные в совсем иные времена? И разве
может утешительная гармония «мира прекрасного» спорить сегодня с той суровой
правдой о себе, которую наше общество с такой настойчивостью извлекает из
многочисленных «зон умолчания»? Логика вещей вроде бы сама собой приводит к
выводу, что классической музыке надо посторониться и подождать до лучших
времен.
И это реальная, вполне, надо сказать, действующая логика. Ее
разделяет значительное большинство нашей музыкально просвещенной публики,
те, кто сознательно предпочитает филармоническому концерту блестящую
публицистику «Нового мира» или фильм Миклоша Формана. Но этот же взгляд, быть может, и не вполне
осознанно, разделяют многие из концертирующих исполнителей, не умеющих
соединить свое классическое образование со своим живым чувством современности.
Увы, это согласие во взаимной ненужности остается теперь единственным, что
объединяет «молчаливое отсутствующее большинство» филармонической публики и
чересчур уж подавляющее большинство академически настроенных исполнителей.
Но тем поразительнее бывают исключения.
Программа февральского концерта профессора Одесской консерватории Л.
Н. Гинзбург в зале филармонии сама по себе тоже не выходила за рамки добротной
академической традиционности (исполнялись три сонаты — соль минор Метнера, Четвертая Прокофьева и си минорная Листа). Но,
погрузившись в восприятие, слившись с музыкальным потоком, шедшим со сцены,
слушатель очень скоро мог почувствовать, что суть этого вечера заключена не
столько в прослушивании музыки, сколько в общении с сильной и самобытной
артистической личностью пианистки, в общении с интересным человеком. Конечно,
личность исполнителя проявляется не в абстракции, а по поводу исполняемой музыки,
в самом отношении к ней и к слушателям, но все же после этого концерта казалось,
что, будь в его программе другие произведения, основное впечатление было бы
примерно таким же.
Первое, самое поразительное в исполнительстве Л. Гинзбург — это давно
забытое нами присутствие на сцене «первого лица». К сожалению, многие
современные музыканты под лозунгом «верности композиторскому замыслу» стали
обнаруживать для себя «законную» возможность снять с себя ответственность. Я,
мол, сыграю вам сейчас все ноты, а за результат пусть отвечает композитор, это
его сочинение. У Людмилы Гинзбург, наоборот, все время чувствовалось: «Я так
слышу это произведение, я так его понимаю, таким оно мне нравится. При этом
«я» пианистки не было императивным, диктаторским. Это была убежденность
человека, не навязывающего вам своих взглядов, но и не предполагающего уступать
чужим.
Второе, не менее поразительное в наш век свойство ее музицирования –
незыблемая вера в фундаментальные художественные и этические принципы
классической культуры. Было бы затруднительно объяснить, как это могло быть
выражено в процессе исполнения, – это одна из загадок исполнительского дарования
артистки, – но в зале ясно чувствовалась и передавалась публике на этой вере
в культуру основанная непоколебимая ее уверенность в себе и вдохновляющая оптимистичная
широта взгляда, оторванного от мелочной сиюминутности.
Наконец — превосходный здравый смысл. Он уберегал пианистку от
крайностей, особенно в сонате Листа, где мало кому так естественно, как это
удалось Людмиле Гинзбург, удается избежать впадения в велеречивую патетику
или в зыбкую созерцательность, из-за чего это превосходное сочинение делается
невыносимо долгим для слушателя. Как раз наоборот. Пианистку было удивительно
легко и интересно слушать. И в этом суммарном эффекте сложилось все: и долгий
опыт размышлений, и превосходное знание музыки, и редкий дар играть не при
слушателе, а для него.
Среди присутствовавших на концерте было много профессиональных
музыкантов – людей, способных, как говорят, «объективно» оценить игру концертанта.
Но, думается, никому не пришло тогда в голову прилагать к игре Л. Гинзбург
стандартные выкройки «правильного» исполнения. Концерт вывел нас в другое
измерение, где речь могла идти только о личности. К сожалению, и о том, как не
хватает нам сейчас таких свободных и демократических личностей, как личность
Людмилы Наумовны Гинзбург.